— Дело в том, дитя мое, что одним из условий договора в Сен-Клер-сюр-Эпт было условие, что Роллон Нормандский возьмет в жены дочь короля Карла принцессу Гизеллу.

Эмма смотрела на епископа широко открытыми глазами. Сердце ее вдруг словно совсем перестало биться, горло сжалось, а губы пересохли.

— И герцог Нормандский согласился на это условие, — закончил епископ.

— Неправда, — тихо прошептала Эмма, с трудом сделала глоток. — Вы мне лжете, преподобный отче.

— Нет, дитя мое. Я говорю как на духу. Истинный крест. Ведь давно известно, что король Карл и раньше хотел выдать Гизеллу за человека, который слыл правителем Северной Нейстрии. Но, конечно, с условием, что тот венчается с принцессой в церкви. И когда его послы заговорили об этом с Ролло, он сразу же согласился. А что до тебя, то отмечу, что герцог Роберт вел с Роллоном речи на эту тему, однако Роллон сказал, что теперь, когда он помолвлен с настоящей принцессой королевских кровей, ему и дела нет до Птички из Байе, она ему надоела, и он просит, чтобы ему больше не напоминали об этой особе.

Гвальтельм говорил спокойно, не глядя на нее, словно ему и в голову не приходило, что его речи причиняют ей невыносимую боль и каждое слово наносит удар до самого мозга костей.

Эмма медленно осела в кресло. Сердце ныло, словно стало кровоточащей раной, а голова сделалась какой-то большой и пустой, но где-то в глубине души таилась одна-единственная, полная отчаяния мысль — ей необходимо встретиться с Ролло, ей необходимо оправдаться перед ним, необходимо вымолить прощение. Она должна это сделать, даже если она полностью лишится гордости, даже если ей придется перенести весь гнев и пренебрежение Ролло. Но она сделает это… Ради их сына.

Мысль о Гийоме словно придала ей сил.

— Ваше преосвященство, ради всего святого, прошу позволить мне уехать…

— Нет, — твердо сказал епископ. Он даже встал, в упор глядя на Эмму. — Герцог Роберт строго-настрого запретил вам покидать монастырь Святой Марии Магдалины. Этого же требовал и король Карл. Вы женщина королевского рода, которая опорочила свое имя, живя в блуде с нынешним женихом принцессы Гизеллы. И лучшее, что вы можете сделать, чтобы хоть как-то избежать позора и пересудов, так это принять постриг и навсегда скрыть свое имя под именем одной из сестер обители раскаявшейся грешницы Магдалины.

Он тяжело перевел дух. Смотрел в бледное непроницаемое лицо Эммы, в эти большие, блестевшие странным светом глаза. Сказал уже мягче:

— Вы не должны отчаиваться, дочь моя, как бы жестоко ни испытывал вас Господь. Я понимаю, как вам тяжело, но стать монахиней в аббатстве Святой Марии Магдалины — не худший выход для вас. Я бы сказал — это наиболее почетный выход для отвергнутой женщины, имя которой к тому же еще запятнано грехом.

Поэтому смиритесь. Вспомните пример Иова. Он стерпел с верой в Бога, и Господь возместил ему все сторицей. Так и вы. Вы много грешили, и теперь настал час покаяться. Вступите в сонм невест Христовых, и тогда, в тиши молитв, в мире и покое, душа ваша очистится от скверны и, служа Господу нашему, вы познаете новое, истинное счастье.

Эмма вдруг разразилась каким-то диким, болезненным, гортанным смехом.

— Эта крыса Стефания уже вела со мной подобные речи. И я ответила ей. Я слишком люблю мир, люблю жизнь со всей ее болью и радостями. Тихое существование за стенами обители не для меня. И что бы вы ни говорили… что ж, я напомню вам нечто, о чем не подумал никто… даже Ролло. У меня есть сын, маленький мальчик, от которого я никогда не отрекусь, и даже покрывалом невесты Христовой вы не заставите меня оставить Гийома.

Гвальтельм отклонился от нее. Губы его сложились в жесткую складку. Но тут подала свой голос Стефания:

— Разве ты забыла, Эмма, что сам Иисус Христос предупреждал: «Враги человеку домашние его. И кто любит сына или дочь более, нежели Меня, недостоин Меня».

— Что ж, значит, я недостойна! — запальчиво воскликнула Эмма.

— У тебя нет иного выхода! — почти взвизгнула Стефания. — И ты должна не упорствовать, а благодарить… Иначе… подумай лучше о грядущей каре, что падет на тебя… нераскаявшуюся и непрощенную!

— Видимо, вам пообещали пожаловать отменный прекарий за то, что повлияете на такую строптивую, как я? — неожиданно спокойно полувопросительно-полуутвердительно сказала Эмма. Однако за ее спокойствием таился явный гнев. — И кто дал вам право судить меня, если даже Он сказал апостолам: «Вам же говорю — не судите, как Я никого не сужу». Прекарий — земельное содержание, которое давалось в пользование с каким-либо условием.

Она тяжело дышала, глядя на них — на пожелтевшую от ярости аббатису и на удивительно спокойного епископа, на темном, словно продубленном лице которого не дрогнул не единый мускул.

— И я скажу вам, — Эмма резко шагнула к ним, сжала маленькие кулачки. Задыхалась… — …Я скажу… Даже у дьявола нет такой власти над смертным, чтобы я смогла отказаться от собственного сына ради того, чтобы в угоду сильных мира сего исчезнуть из жизни и заживо похоронить себя в молениях!

Гвальтельм понимал, какую сложную задачу возложил на него герцог Роберт, велев услать эту строптивую в монастырь. Эмма, живая, как пламя в костре, была не из тех, кто покорно примет монашество. Он видел, как она цеплялась за жизнь, за свою любовь, за уходящее счастье.

— У тебя нет иного выхода, женщина. Ты уже сыграла свою роль. А что до монастыря… то вспомни, сколько даже царствующих особ окончили дни в святых обителях по принуждению.

Он перечислял, загибая пальцы: последний Меровинг Хильдерик III, постриженный своим майордомом Пипином Коротким; король лангобардов Дезидерий и герцог Баварский Тасило, ставшие монахами по воле Карла Великого; Гуго Лотарингский, сосланный в монастырь императором Карлом Лысым.

И это не говоря о женщинах. Один Карл Великий сделал монахинями своих первых супруг Химильтруду и Дезире Лангобардскую, чтобы иметь возможность вступить в новые браки.

— Погодите! — воскликнула Эмма. Она лихорадочно соображала, искала выход, чтобы как-то вырваться из монастыря, где ей грозило заточение. Главное, вырваться, и тогда она найдет способ найти Гийома, встретиться с Ролло. — Погодите, ваше преосвященство. В свое время герцог Роберт сулил мне союз с графом Пуатье Эблем.

— Эбль Пуатье уже обвенчан с принцессой Эделой, — резко ответил Гвальтельм.

— Но мной интересовался Рауль Бургундский.

— Забудь об этом. Рауль помолвлен с дочерью герцога Нейстрийского, и она уже отбыла к своему жениху в Дижон.

— Но есть еще Ги Анжуйский. Мы были помолвлены с ним с детства.

— Аббат Ги один из героев Шартра, и ему светит великолепное будущее. И ему уже намекнули, что для его же карьеры будет выгоднее, если он забудет о вас. К тому же Ги рукоположенный священнослужитель, он посвятил себя Богу, и великий грех возьмете вы на душу, если вовлечете его в блуд.